Новое на сайте

Живой труп (1968)

Все цитаты, стр. 14

Было ли известно господину Каренину и вашей жене, что вы живы, когда вы оставили свою одежду на берегу реки и сами скрылись?

Наверно, нет. Я хотел точно убить себя, но потом...

Ну, да это не нужно рассказывать. Дело в том, что они ничего не знали.

Как же... вы полицейскому чиновнику показывали другое?

Лиза!

Лизавета Андреевна, Виктор. Я не виноват. Я хотел сделать лучше.

А если виноват, простите...

Простите.

Я понимаю, вы хотите быть великодушны, но закон требует истины.

Так как же, полицейскому чиновнику вы показывали совсем другое?

Какому полицейскому чиновнику?

А, это когда он пришел ко мне в "Яков дом"?

Я был пьян и врал ему, что — не помню. Всё это вздор.

Разрешите...

Теперь я не пьян и говорю всю правду. Они ничего не знали.

Они верили, что меня нет. И я рад был этому.

Это бы так и осталось, если б не негодяй Кузин.

И если кто виноват, то я один.

Почему вам посланы были деньги?

Почему вы не отвечаете?

В протоколе будет записано, что на эти вопросы обвиняемый не отвечал, и это может очень повредить и вам и им.

Так как же?

Ах, господин следователь, как вам не стыдно.

Ну что вы лезете в чужую жизнь?

Рады, что имеете власть, и, чтоб показать её, мучаете не физически, а нравственно людей, которые в тысячи раз лучше вас.

— Я прошу вас... — Нечего просить.

Я скажу всё, что думаю.

А вы пишите, пишите!

По крайней мере, в первый раз будут в протоколе разумные человеческие речи.

Живут три человека: я, он, она.

Между ними сложные отношения, борьба добра со злом, такая духовная борьба, о которой вы понятия не имеете.

Борьба эта кончается известным положением, которое всё развязывает. Все успокоены.

Они счастливы — любят память обо мне.

Я в своём падении счастлив тем, что сделал, что должно, что я, негодный, ушел из жизни, чтобы не мешать тем, кто полон жизни и хорош.

И мы все живём.

Вдруг является негодяй, шантажист, который требует от меня участия в шантаже. чтобы я с его помощью получал от них деньги, под угрозой раскрыть тайну. Я прогоняю его.

Он идет к вам, к борцу за правосудие, к охранителю нравственности.

И вы, получая двадцатого числа по двугривенному за пакость, надеваете мундир и с легким духом куражитесь над ними, над людьми, которых вы мизинца не стоите, которые вас к себе в переднюю не пустят. Но вы добрались и рады...

Мы можем уйти?

Сейчас. Подписать протокол. Я вас выведу!

Я не боюсь никого.

Потому что я труп и со мной ничего не сделаете.

Нет того положения, которое было бы хуже моего.

Перед вашими глазами тип нетронутого русского человека с его широкой натурой, который, вследствие своей доверчивости и великодушия, пал жертвой широко развращенных общественных слоев...

Как можно! Петрушин говорит! Петрушин!

Адвокат гениальный!... Быстро!

Давайте направо, и постойте — потом я вас устрою!

— Закон гласит: заседания публичны. — А вот нельзя, да и всё. Не велено.

Невежа. Не знаешь, с кем говоришь.

Я публика. А вот невежда цербер не пускает.

— Здесь не для публики. — Я знаю. Меня-то можно пустить.

Ну подождите, перерыв будет сейчас.

Позвольте узнать, в каком положении дело?

Речи адвокатов. Это Петрушин говорит!

Что же, как подсудимые — перенесут своё положение?

С большим достоинством, особенно Каренин и Лизавета Андреевна.